Освободиться и чувствовать

Мартеновский цех наполнен голосами. Из динамиков вылетают монологи – рабочие вспоминают, как пришли на завод, что он для них значит; теперь он закрыт, и в их словах звучит неподдельная тихая грусть. В этой части перформанса «Страсти по Мартену» зрители смешиваются с его участниками, голоса – с голосами. Я замечаю хореографа и автора постановки Анну Абалихину – она ходит и дирижирует перформерами, публикой; в ее движениях есть что-то жреческое, а прощание с мартеном кажется ритуальным, почти языческим действием. Перформанс «Страсти по Мартену» – главное событие фестиваля «Арт-Овраг-2018». Спектакль прошел на территории Выксунского металлургического завода, где в марте этого года остановилась последняя большая мартеновская печь в Европе. «Страсти по Мартену» – не только память об этом событии, это диалог между искусством и городом, современным танцем и металлургией, мифотворчеством и производством; русские футуристы начала XX века находили в машинерии поэзию, и в этом смысле показанный в Выксе перформанс предельно футуристичен. Мы поговорили с Анной Абалихиной о том, как создавался этот проект, об искусстве перформеров и танце как чувственной сфере

Текст: Артур Гранд


Как вы готовились к этому перформансу?
Я теперь много знаю об изготовлении стали в мартеновской печи. Практически специалист. Меня поразило, что это абсолютно ручной труд. Сложные манипуляции со стихией, огнем, лавой производятся простыми способами. Как выпускают сталь? В пролете, где у нас балет, то есть с задней стороны печи сталевар вскрывает так называемую летку – в стене делает дырку трехметровым ломом. И оттуда вырывается огонь, кипящая сталь. Это надо видеть – незабываемое впечатление. У рабочего практически нет никакой защиты, только спецкостюм.
Вся творческая группа, делая этот проект, прошла через этап тотального, полного погружения. Во время подготовки я приехала на завод и брала вербатим-интервью у многих сталеваров. Спрашивала: «Чувствуете, что вы укротители стихии, ощущаете связь с божественным, мифотворческим?» Конечно же, они не думают о своей работе в таких категориях.
Потребовалось время для того, чтобы сталевары нас приняли. Я потом уже осознала, что ты вот занят опасным делом, и какая-то девушка-режиссер из Москвы бегает восторженно вокруг тебя. На заводе существуют четкие правила, ты не можешь сам по себе бегать, с тобой обязательно кто-то должен находиться. А поскольку я действительно очень восторженная и хотела увидеть каждую минуту производства, то меня все время кто-то сопровождал. Скорее всего, это кого-то раздражало. Сомневаюсь, что если бы на мою территорию зашли посторонние и спросили «А вы чувствуете себя суперменом, добывая огненную лаву из недр?», я смогла бы отнестись к этому с пониманием. Тогда мне пришлось серьезно поговорить со сталеварами о том, почему важно, чтобы искусство заходило на эти территории, почему это важно для города и для них самих.
И вот как-то я иду по заводу, какой-то сталевар кладет мне руку на плечо и говорит: «Ну что, привет, Анютка!» И вот это «привет, Анютка» у нас вошло в мемы. В этот момент поняла, что нас приняли. Как-то мы сутки просидели на заводе, чтобы не упустить ночную смену. И сталевары это очень оценили. Поняли, что мы настоящие и что для нас важен каждый человек. Смотрю – идут, несут чаек, какие-то конфетки.

В перформансе помимо профессионалов задействованы волонтеры, школьники. Как вы выстраивали с ними рабочий процесс?
Для меня было важно, чтобы проект не замыкался сам в себе. Было бы странно приехать в Выксу и полностью московской командой сделать перформанс. Мне с самого начала хотелось интегрироваться в местный контекст, не через менторские нравоучения, а через опыт. Выяснили, что здесь есть музыкальная Детская школа искусств. В мотете, который написал композитор Алексей Сысоев, участвует 20 учеников. У детей из школы своеобразный перформативный опыт, точнее, его отсутствие. Они оказались на таком проекте впервые, обычный формат их творчества – городские праздники. Когда они встретились с нашим музыкальным материалом, то были в некотором шоке. Это был довольно-таки болезненный момент, потому что не хотелось подорвать авторитет их педагогов. Я ведь училась в советской балетной школе и прекрасно понимаю связку педагога и ученика. Наш проект в контексте творческой жизни способен что-то сильно изменить в этих детях, мне бы хотелось этого. Возможно, они поймут это позже, а возможно, не поймут ничего. Я им сказала: «Дети, этот опыт принадлежит только вам».

Современный танец – это предъявление телесности, обнаженная пластика. Ваши перформеры танцуют в защитных костюмах на территориии завода. Не обнажение, а закрытость. Как для хореографа это было для вас проблемой?
Это интересно, ведь все мои перформеры – личности, индивидуальности. Самодостаточные люди, половина из них хореографы, то есть люди с опытом и амбициями. И вдруг они надевают эту одежду, каски, респираторы, на производстве они называются «пяточками», и я не могу понять, кто есть кто. То есть стирается индивидуальность. В первый день я обращалась к ним – третий справа, третий слева. Это несколько унизительно, я поняла, что не могу так разговаривать. Но это быстро исчезло, мне стало понятно по телам, где мальчики, а где девочки. Ведь у каждого своя координация, свой особенный телесный язык, который все равно пробивается через панцирь. Индивидуальное прорвалось и выразило себя.

Интересно, какова реакция местных жителей на этот перформанс. Московская публика в восторге уже от самой локации. Но ведь для металлургов завод – место работы. Как они реагировали на происходящее?
В городе практически в каждой семье кто-то связан с мартеном. У нашего крановщика, который участвует в балете машин, две внучки поют в первой части. Крутая встреча поколений. Для горожан завод – почти сакральное место, за 200 лет оно хранит огромное количество человеческих судеб и историй. Мы показываем это в части «Лес изложниц» – звуковая инсталляция собрана из интервью с металлургами, и там есть очень трогательные моменты.
В перформансе нет ни одного движения, ни одного знака, который бы не принадлежал этому пространству. Дети совершают символическую закладку варежек сталеваров в печь и в пролете выпуска стали, когда перформеры вместе с ангелами взывают и пробуждают машину. Вместо стали вырывается вода. Это новая жизнь, переход. Вообще, перформанс посвящен переходу от одной эпохи к другой. Ведь в принципе город позитивно относится к закрытию мартена – прежде всего из-за экологии. На его месте будет палисадник, аллея металлургов. И с этой метафорой я тоже работаю, поэтому в финале – вода, молодые деревья. Vita nuova. Холодная сталь совершает полный цикл, и в финале перформеры выливают именно эту воду – тем самым мы закрываем цикл, совершаем переход.

Вы учились в классической балетной школе. Что стало для вас реперной точкой, событием, когда вы поняли, что хотите иной творческой биографии?
Это был 95-й или 96-й год. Я занималась классическим балетом. В рамках одного из фестивалей привезли спектакль современного танца Яна Фабра. Раскупили все билеты, я каким-то чудом пролезла на галерку. Постановка казалась непостижимой. Посреди сцены стоял кожаный диван «Честерфилд», на нем лежала грудастая прелестница, которая грызла орехи. А где-то вдалеке человек минут 40 прыгал. Было сложно поверить, что такое вообще возможно. Публика негодовала, многие ушли, но больше всего меня поразило, что артисты в финале достойно вышли и поклонились.
Классический балет, на мой взгляд, это все-таки элитарное, музейное искусство, где важны определенные принципы, качество исполнения. Сохранение балетных традиций – что-то ритуальное. Конечно, балет развивается, движется, но это форма застывшая.
Для меня же очень важен человек, который выходит на сцену в качестве перформера. Важна его честность перед самим собой и аудиторией. Есть вещи за пределами слов – время, энергия. Важно, что перформер чувствует, когда он на сцене. Это неописуемые, но правдивые вещи. Иногда очень трудно быть внутри рамок определенной формы, поэтому я редко использую чистую хореографию, всегда оставляю небольшой люфт.
У перформера должна быть ответственность и свобода. Иначе нет смысла выходить к зрителю. Да, можно 20 лет стоять в первой линии кордебалета, и это тоже путь, но меня интересует иное. Я через много лет обсудила с Фабром тот самый спектакль. Интересно, как это все залинковалось.

Сейчас разные виды искусств заходят на территорию друг друга. Современные искусство, танец, театр – все смешалось. С одной стороны, это торжество демократии, а с другой, из-за этого искусство становится менее радикальным, то есть становится комфортным. Что вы думаете об этом?
Это на самом деле очень долгий разговор. Современное искусство ведь очень близкое, взять, например, опыт «Музеона» или «Гаража», которые делают разнообразные проекты, привлекая в профессиональное действие волонтеров, у которых нет специальных навыков. Отсюда может возникнуть размышление, что профессиональность обесценилась, любой человек может стать участником прекрасного перформанса. Но эта посылка тоже ведь ложная, ведь за синтетическим искусством стоят глобальные идеи и концепции.
Тут вот какая есть опасность: обесценивание профессионализма. Ну, скажем, кто такой сейчас фотограф? Что это за профессия? Мы сейчас все фотографы, у всех есть инстаграм. То есть профессиональный фотограф – это уже обесцененный опыт? Разве сложно взять айфон, прийти на спектакль и выкладывать в Сеть не только фотографии, но и вести онлайн-трансляцию?

Кажется, сейчас все сами себе фотографы, писатели, видеоблогеры. Новый мир задает вопросы старому. Фотограф – это тот, кто учился на фотографа, или любитель, который с помощью новейшего айфона делает прекрасные снимки?
Я согласна. Думаю, само время вырулит эту ситуацию.

Танец говорит на языке тела, постдраматический театр все больше отдаляется от слов. Слова вообще сейчас девальвированы. И, быть может, современный танец в этом смысле – самое актуальное искусство.

Я обожаю театр, люблю работать в нем и погружаться в его миры. Зимой в «Гоголь-центре» мы выпустили спектакль «Маяковский. Трагедия». «Трагедия» – великолепный, поэтичный текст, который Маяковский написал в 20 лет. Но он настолько зрелый, насыщенный метафорами, что я полностью отдалась этой постановке. И сделала открытие: танец – это чувствственная сфера. Подумала: надо же, какая старая свежая идея, но я как-то заново обнаружила ее для себя. Мы занимаемся чувственной сферой. Ко мне после спектакля подошел один из зрителей и сказал: «Вы знаете, я уже второй раз прихожу и понял – надо просто освободиться и чувствовать». Я чуть не зарыдала, ведь действительно: надо просто освободиться и чувствовать.